Ведьма из Карачева - Галина Сафонова-Пирус

Так что были, были издеватели, но на нашей фабрике ходатели умели ладить, как такой то Серков, о котором я тебе уже говорила. Поставил он меня тогда к двум прядильшыкам бородильшыцей, а я, как на грех, и приглянулась одному. Так что ж, подойдёть, бывало, ко мне, возьмёть горсть пеньки еще не бородёной и пошел прясть. Он же опытный прядильшык был, мог и из такой… а мне и легче, кон то мой растёть, могу я теперича и в обед отдохнуть подольше, и домой уйти пораньше. Ну, а потом начал ухаживать за мной, как обед – и вотон. Раз пришел да как облапить! А я ж этого терпеть не могла, и как толкнула его от себя-то да к ходателю. Ну, тот – на него:

– Ты чаво к девчонке лезешь? Ровни себе не найдешь, чтолича?

Вот потом и взъелся этот прядильшык на меня, только положишь папушу, а он и подойдёть: давай сюда. Ну совсем меня вымучил! Раз так-то поглядела на него да говорю:

– Уходи ты, пожалуйста, к другой бородильшыце, не могу я больше с тобой…

– Не-е, – он-то, – мне и твои папуши хороши.

До слез меня довел! Рассказала мамке, а она:

– Да-а… Если останешься – замучить он тебя.

И ушла с бородильшыц, ушла учиться на чёску.

А вот что за чёска… Стоишь, бывало, возле зубцов, набрасываешь горсть пеньки на них, и-и на себя тянешь, набрасываешь и-и на себя. И вот так проработаешь эту чёску, что она как шелковая сделается, останется от неё только третья часть, прочёсок, хоть сейчас пряди. Потом скручиваешь его и кладешь, скручиваешь и кладешь…

Да продавали их потом куда-то, и далеко, должно. Помню, приезжали купцы заграничные и все хормучуть так-то, хормочуть по-своему. Или немцы, или ишшо кто.

На чёске хорошо платили, но крепко ж трудно было! Полгода всего я на ней проработала и снова ушла к прядильшыкам, но и теперь помню, как же лихо пришлося! На бародке-то зубцы в два ряда стояли и пеньку через них легче было протягивать, а через шшеть… Она ж в пять рядов была и высотой – в мой рост. Возьмешь горсть пеньки, накрутишь на руку и протягиваешь, протягиваешь через эту шшеть, а другой раз ка-ак дёрнешь!.. так кажется, что всё у тебя из нутра-то… Помучилася я, помучилася и больше не смогла. Силенок маловато оказалося, уж больно харчи плохие были.

Глава 15. Так-то и началася война

Ну, а летом война началася36. Помню, прибежали на работу, а там уже суматоха: война, мол, война с немцем! И уже на другой день на лошадях едуть, пушки здоровенные вязуть, по мостовой гремять, по булыжникам, улицы сразу народом набилися, солдатами. Стала с каждым днем таить и наша фабрика, мужиков-то на войну забирали, поташшыли их и из деревень. Помню, вышли так-то за ворота, стоим, смотрим… А напротив судья мировой жил. И вот смотрим, значить, а по дороге идёть баба деревенская и в голос убивается:

– Милый ты мой сыно-очек! Голубчик ты мой ненаглядный! – А этот ненаглядный ташшытся по дороге и рубаха-то у него холщёвая дли-инная, и штаны-то ши-ирокие! А баба причитаить: – Туды-то идешь ты цельный, а оттудова возвярнесси размялю-южжанный37!

Топчить за сыном, а мировой судья вышел на крыльцо да к ней:

– Ну что ты страдаешь, по ком плачешь-то? Во, чучело огородное… в лаптях, лохматый. – Баба посмотрела-посмотрела на него так-то и ни-ичего не сказала, а он опять: – Вот я проводил сына! Красавец, умный, образованный!

А мамка слышить всё это да как вскинется:

– Твой красавец, значить. И тебе он жалок, значить. А этот-то… что лохматый так и не жалок? – И как начала его песочить: – Что ж, не так она его рожала, чтолича, как твоя? Не так он у нее сиську сосал, как твой? – И пошла, и по-ошла! Она ж острая на язык была: – Да чтоб тебя за эти слова!..

И что ж она на него только ни обрушила! А он постоял, постоял, молча посмотрел так-то на мамку да повернулся и ушел. А наш хозяин Владимир Иванович слышал все это да как начал хохотать:

– Дуняш, это ж мировой судья! Что ж ты так с мировым-то…

– Да черт с ним, что он мировой! Такие слова обидные и матери выпалить!

Никак мамка не успокоится, а Владимир Иванович все смеется:

– Ну, молодец! Ну, отутюжила мирового!

Вот так-то и началася война. Прошла неделя, может, и две, как-то прибегають девки и кричать:

– Раненых на вокзал привезли!

Как пустилися мы к железной дороге!.. А там и вправду их из вагонов выгружають, и кто побогаче, уже подарки нясуть, гостинцы разные… Ну, а через месяц уж столько раненых привозить стали, что хоть цельный день встречай.

Взяли на фронт и нашего хозяина. Пришли и на фабрику какие-то мужики, навесили на палатки, где пенька хранилася, большие замки, печати нашлёпали, а нас домой отправили. Пришла я, рассказала все мамке, а она и говорить:

– Ладно, проживем как-нибудь. Вон, бараки для солдат уже строють, шшепок оттудова с Динкой навозите, так больше барыша будить.

И начали мы топливом запасаться. Бывало, как подъедешь к баракам, как навалишь этих шшепок!.. А если плотник добрый попадется, как отрубить тебе шшепку здо-оровенную!.. а мы ее – на санки да домой. Съездим и раз, и другой, третий… цельный двор этих шшепок натаскали. Во благодать-то! Кинешь ее в печку, а она как вспыхнить, как затрешшыть!.. Но мы их по чём зря не жгли, больше кылками топилися, из сосонника по-омногу их натаскивали. Как только начнуть елки осыпаться, вот тут и лови момент! Граблями наскребешь, в постилку натаскаешь, завяжешь, ляжешь потом на спину, голову подсунешь под узел, вот и катаешься по земле, чтоб подняться. Наконец, бочком как-нибудь приноровишься, р-раз, встал и-и побежал! Да наперегонки друг с другом, чтоб еще успеть сходить, подруга-то вон сколько постилок принесла, надо и мне…

А за Рясником буркАла38 был глу-убокий, должно с дом пятиэтажный, и к нему мужики на ночлег лошадей гоняли. За лето так он просыхал, что, бывало, идешь возле, а трава под ногами аж хрустить. И вот мужики-то сидять там ночами, цыгарки курють, да видать и бросють какую, буркала этот и загорись. Зашумять по деревне: буркала горять, тушить надо! А кому? Да собяруть нас таких-то… девчонок, ребят, мы и носим воду, заливаем, увидишь где огонек пробивается, да и плеснешь на него.

Да нет, тогда еще не знали, что это – торф и что им топиться можно. Это уже потом, через много лет его обызрели и стали в печках жечь, а тогда еще и понятия не имели.

А о бараках вот еще что помню. Выстроили их тогда на Ряснике неподалёку от нас и сразу стали в них солдат пригонять. Сначала они вольные были, в любой конец входи-выходи, вот мы и бегали туда, белье солдатам стирали. Выстираешь, они и заплатють. Хорошо было! Но случалось и так: выстираешь, принесешь, а солдат уже на фронт угнали. И еще ходили туда по помои, свинью ими кормили. Тогда же столовых еще не было, и солдаты на кухню с котелками бегали. Поедять, понесуть к ручью мыть, а мы уже с ведрами стоим, ждем. Возьмешь у него котелок, остатки себе выльешь, а котелок помоешь. И еда у солдат вначале хорошая была, даже куски мяса попадалися, но потом стало все хуже, хуже и дело до гороха и чечевицы дошло.

К зиме обнесли эти бараки проволкой и нас туда уже не пускали, но солдаты все равно выносили нам свои котелки, потому что где зря выливать им остатки не разрешали. Потом дисциплина становилася все круче, круче, натянули еще один ряд проволки и даже розги стали применять. Бывало, как прибягим утром и видим: нясуть эти розги и ставють в бочку с водой.

Зачем?

Да вымачивать. Этими розгами одного солдата даже насмерть засекли.

А так дело было: назначили его на фронт, а он и ушел ночью к родным попрощаться, деревня-то его недалеко была. Потом и засекли… и даже памятник ему потом после революции поставили, и написали, что, мол, розгами был засечен за то-то и то-то.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Француз.

2

Рослая, крупная.

3

Жанровая разновидность церковного гимна.

4

Керосиновая лампа, фитиль которой по ширине равен примерно 18 мм.

5

Суп из картофеля, приправленный салом.

6

Железная дорога к Карачеву подошла в 1868 году.

7

Здоровые, сильные.

8

Яма для скопления воды.

9

Варежка, вывязанная из домашней шерсти.